Carnegie Moscow Center, Россия


 До 16 августа 2017 года дело экс-министра Улюкаева выглядело как еще одна глава из бесконечной истории успеха Игоря Сечина. Не самая важная, потому что блок на приватизацию в 2011 году или история китайских долгов «Роснефти» — сюжеты значительно большего масштаба, но по-своему интересная, с перчиком и авантюрой.

Казалось также, что судьба Улюкаева в общем решена. В лучшем случае дело о взятке развалится, останется злоупотребление полномочиями, в итоге — условный срок. В худшем — дело о взятке не развалится, но будет переквалифицировано таким образом, что Улюкаев станет, скажем, мошенником, а не взяточником: деньги, да, вымогал, но помочь или помешать «Роснефти» в реальности не мог. Тот же условный срок, но с чуть большим ущербом для репутации. В конце концов, для получения нужного воспитательного эффекта — на всякий случай, если кто забыл, следует напомнить, что связываться с Сечиным не стоит ни при каких обстоятельствах, — достаточно тихого процесса и условного срока.

Представить, что процесс станет ордалией для самого Сечина, было очень сложно, чтобы не сказать невозможно. Но именно такое ощущение возникает после первого судебного заседания.

Во-первых, Улюкаев не производит впечатление человека, с которым кто-то о чем-то договорился, — например, об отсутствии громких заявлений и разумном поведении. Скорее он похож на человека, который то ли пошел ва-банк, то ли получил твердые гарантии, что дело будет разобрано судом по существу. Улюкаев прямым текстом обвиняет Сечина (самого Сечина!) и генерала ФСБ Феоктистова в совершении уголовного преступления по статье 304 Уголовного кодекса, в провокации взятки.

Во-вторых, позиция обвинения изменилась драматически. Вместо истории коррумпированного чиновника под колпаком у ФСБ суд теперь имеет дело с ситуацией «слово против слова»: показания Сечина против показаний Улюкаева. Что произошло? Есть ли шанс, что Улюкаев выиграет этот процесс, а Сечин, соответственно, проиграет?

Тяжкий груз

Два миллиона долларов стодолларовыми купюрами — это 20 кг груза. Если верить обвинению, 10 кг в одной сумке (по другой версии — в кейсе) экс-министр Улюкаев донес до парковки «Роснефти» сам, а другие 10 кг (в другой сумке или в другом кейсе) до парковки донес глава «Роснефти» Игорь Сечин.

Десять килограммов, а уж тем более двадцать — довольно большой груз для важного российского чиновника. Министры и главы госкорпораций не носят свои чемоданы и багаж, не перетаскивают пакеты со снедью и пятилитровые бутыли с водой от кассы супермаркета до багажника автомобиля. Костюмы, личные вещи, покупки за ними обычно носит свита: помощники, денщики, ординарцы и так далее.

Представить себе министра и главу «Роснефти», выходящих из приемной последнего с двумя тяжелыми чемоданами, полными денег, очень сложно. Все находившиеся там люди — от генерала ФСБ Феоктистова до секретарей — бросились бы на помощь и почли за честь донести поклажу. Получается, что сначала Сечину пришлось буквально отпихивать помощников и настаивать, что сумки он понесет сам, а потом в лифте или где-то еще, утирая пот со лба, просить о помощи Улюкаева?

С самого начала дела Улюкаева ни одно из его обстоятельств не проходило тест на достоверность. С точки зрения этикета и принятых правил поведения Улюкаев и Сечин просто не могли оказаться вдвоем в лифте «Роснефти» с двумя тяжеленными сумками. Они не рыбачили и не охотились вместе, не ходили вместе в баню — между ними попросту не было доверительных отношений, допускающих просьбу «помоги донести до тачки сумку с рыболовными крючками».

Если Улюкаев и хотел получить взятку, то почему взятка была дана наличными, почему он поехал за ней сам, почему в офис «Роснефти»? До 16 августа эти нестыковки объяснялись так. Разработка министра силами ФСБ началась как минимум за год до ареста, то есть в 2015 году. Улюкаев давно вел себя подозрительно. Между Сечиным и Улюкаевым был посредник — глава банка ВТБ Костин, с которым у Улюкаева доверительные отношения как раз были: министр возглавлял наблюдательный совет банка, история знакомства Костина с Улюкаевым насчитывает минимум 15 лет. Улюкаев через Костина якобы просил Сечина, так сказать, «подкормить» коллектив министерства денежным поощрением: сил на подготовку сделки по покупке «Башнефти» ушло много, и работали в Минэкономразвития от души, а не за зарплату. Костин якобы поговорил с Сечиным, Сечин — с кураторами «Роснефти» в ФСБ. Там решили брать коррупционера с поличным.

Костин якобы организовал встречу в офисе «Роснефти», куда и приехал Улюкаев. Получив деньги то ли от Сечина, то ли от Феоктистова, Улюкаев вместе с кем-то из них (большинство источников настаивали, что с Феоктистовым) пошел к машине, держа в руках одну из сумок, потом обе сумки оказались в багажнике, потом, вероятно, Феоктистов произнес сакраментальное «вы арестованы». Улюкаев поскучал в машине, сделал несколько звонков, но все же вышел и пошел арестовываться.

История авантюрная, но, учитывая наличие посредника (Костина) и разработку Улюкаева ФСБ, хоть как-то похожая на то, как вообще бывает в жизни. Понятно, что ключевые фигуры такого сюжета — это Костин и оперативный сотрудник ФСБ генерал Феоктистов, прикомандированный к «Роснефти» с необходимыми полномочиями. Понятно также, что без показаний обоих ни о каком судебном разбирательстве разговор идти не может: о взятке Улюкаев говорил с Костиным, разработку Улюкаева вел Феоктистов, Сечин появился только в финале истории.

Новая версия

Однако теперь, после начала процесса, картина получается совсем другая. Из материалов обвинения исчез глава ВТБ Костин: о взятке Улюкаев просил вовсе не его, а самого Сечина во время их совместной командировки на Гоа.

Изменились и доказательства преступления. Речь о материалах оперативной разработки Улюкаева больше не идет. Есть показания Сечина о разговоре на Гоа. Есть материалы, отправленные Улюкаевым в правительство в августе, в них Улюкаев пишет, что поглощение «Башнефти» «Роснефтью» нежелательно: приватизация — это не перекладывание денег из одного государственного кармана в другой. Есть отпечатки пальцев Улюкаева на сумке (кейсе?) с деньгами, которую он якобы нес от кабинета Сечина до машины. Это довольно слабый набор доказательств.

Командировка в Гоа была в октябре, сделка по приватизации «Башнефти» к этому моменту была закрыта, возражения против участия в ней «Роснефти» Улюкаев снял еще в сентябре, после окрика президента. Чем Улюкаев мог угрожать Сечину? Блокированием сделки, которая уже совершена? Он просил вознаградить сотрудников министерства за уже сделанную работу?

Нельзя отрицать очевидного: кое-где в России еще сохраняются практики поощрения госслужащих выплатами в конвертах, хотя в целом они сошли на нет еще в начале 2010-х годов. Однако здесь в качестве аргумента «против» появляется фактор репутации Сечина. Чтобы вымогать (просить, требовать, намекать) у него деньги, нужно быть сумасшедшим, как однажды сказал глава РСПП Шохин.

Возможно, речь вообще идет о другой сделке, о сделке по приватизации самой «Роснефти»? С технической точки зрения это была очень сложная сделка: собрать пул инвесторов, аккумулировать на счетах значительные рублевые средства для мгновенной выплаты в бюджет, распределить риски по пяти юрисдикциям, в которых сделку закрывали.

Мог ли Улюкаев угрожать Сечину, что без вознаграждения его министерство просто провалит эту сделку как плохо подготовленную? Теоретически мог, однако следует заметить, что в этом случае Улюкаев вымогал деньги не у Сечина, а у президента Путина и собственного начальника премьера Медведева. Они оба накачивали подчиненных и требовали закрыть сделку по приватизации «Роснефти» до конца года любой ценой. Да и других покупателей на «Роснефть», кроме самого Сечина, не было, в отличие от истории с «Башнефтью». Речь шла или о самовыкупе, или о чуде, которое должен совершить Сечин, найдя инвесторов.

Установить причинно-следственную связь между разговором на Гоа и сделкой, которая была закрыта до этого разговора, очень сложно: или Улюкаев просил деньги в августе 2016 года, а потом напомнил про эту просьбу, или разговора на Гоа просто не могло быть. Деяние Улюкаева, согласно новой версии обвинения, — это хрестоматийный пример покушения с негодными средствами.

Но это не единственный подводный камень. Если правомерность действий Улюкаева на посту министра может быть поставлена под сомнение только на основании показаний Сечина, то любой другой министр, подписывая что-либо, должен учитывать, что его подпись может быть оспорена и таким образом. Не в рамках согласования, не на совещании у вице-премьера, не через таблицу разногласий, а путем ареста по доносу.

Зачем тогда министрам что-либо вообще подписывать? Если государственный интерес теперь определяется постфактум, через донос, то, значит, никакого государственного интереса больше нет. Правительство можно заколачивать, аппарат — отправлять на картошку. Сечин сам решит с президентом, что государственный интерес, а что вымогательство. Остальным в этот процесс лучше не вмешиваться, целее будут.

Из двора в элиту

Сразу после ареста Улюкаева большинство экспертов по российской политике сошлись в оценке политической составляющей этого дела. Сечин открыл ящик Пандоры: это переход политической системы из одного состояния в другое, не первый, не последний, но важный этап ее деградации. Теперь получается, что это действительно так, но не совсем в том смысле, в котором это имелось в виду осенью 2016 года.

Исчезновение Костина из материалов обвинения, невозвращение Феоктистова к активной военной службе из действующего резерва, схлопывание доказательной базы до цепочки из трех звеньев: подпись Улюкаева, донос Сечина, отпечатки пальцев на сумке — означают, кажется, что Сечин в деле Улюкаева остался один. Без поддержки Кремля. Это не РФ охотилась на коррупционера Улюкаева — это Сечин считает, что он коррупционер. Слово против слова, не больше, но и не меньше. Никаких закрытых заседаний с данными о прослушке и оперативных разработках.

Суд или решит, что октябрьский разговор мог как-то повлиять на решения, принятые в августе и сентябре, или скажет, что причинно-следственной связи между ними не было. А значит, Сечин мог и провоцировать Улюкаева, преподнеся тому сумку с деньгами под видом сумки с рыболовными крючками или подарочным изданием собрания сочинений высокоценимого Улюкаевым поэта Ходасевича.

Вопрос, когда и на чем Сечин сломает себе шею, не задавал себе только ленивый наблюдатель его блистательной карьеры. «Работа Сечина — носить портфель за президентом» — так якобы сказал еще в 2004 году министр финансов Алексей Кудрин. Теперь этот портфель, кажется, тянет Сечина ко дну.

Окружение президента сегодня состоит из людей двух сортов. Первые делают вид, что просто любят его больше жизни, им ничего не надо от Путина, они хотят быть рядом с этим великим человеком, хотят разделить с ним немного времени его жизни, сделать его тяжелые будни чуть радостнее и светлее. Эти люди избегают публичности, не заваливают президента письмами, хотя иногда и обращаются с просьбами, и не делают вид, что стоят больше, чем стоит их дружба с президентом. Ротенберги, например, такие люди.

Другие — наемники. Технократы, менеджеры, каннибалы кремлевских джунглей. Они играют по правилам, советуются, не занимаются беспределом и знают, что можно, а что нельзя. Их игра — игра на результат, а не на эмоции. Их ставки — ставки дела, а не симпатий. Если у них и есть какая-то химия с президентом, они ни за что в жизни не станут пытаться монетизировать эту химию, хотя и не будут скрывать факт наличия обоюдной симпатии. Они не заигрываются, потому что помнят, что случилось в середине двухтысячных с заигравшимся Дмитрием Рогозиным.

Игорь Сечин не укладывается в это различение. С одной стороны, он принадлежит к кругу ближайших друзей президента, кругу, где сегодня больше ценится лесть, комфорт президента и некоторый градус христианского смирения, пусть и показного. С другой — ведет он себя, будто ему не 57, а 37 лет, будто в его жизни есть что-то более важное, чем комфорт и позитивные эмоции его старшего товарища и друга.

Для наемника Сечин слишком властен и слишком приближен к трону. Для придворного — слишком публичен, слишком агрессивен и играет с такими ставками, с которыми никто больше при дворе публично не играет. Кто-нибудь вспомнит без помощи «Гугла», как зовут пресс-секретаря «Ростеха»? А вот как зовут пресс-секретаря «Роснефти», знают в Москве, кажется, все.

Один из последних придворных сюжетов с участием Сечина выглядит, по слухам, так. Сечин якобы внезапно приехал в июле к президенту во время поездки Путина на Валаам и в Коневский монастырь, приехал «решать вопросы», и, хотя президент был настроен на разговоры о высоком, таки пытался их там решать, немного смущая церковников парадным костюмом (президент был одет по-простому, без галстука и пиджака) и кожаной папкой с документами.

Это не поведение придворного, это поведение человека, который считает, что его дела важнее, чем настроение самодержца. Возможно, эта деловитость и подвела Сечина. Если 1 сентября суд без колебаний вызовет его повесткой на слушание дела Улюкаева, это будет значить, что придворного Сечина больше нет. Есть только менеджер, который прокладывает себе дорогу в кремлевских джунглях на свой страх и риск.

Константин Гаазе
Фото: РИА Новости, Виталий Белоусов